Стрелецкий бунт: wiki: Факты о России. «Утро стрелецкой казни» как предчувствие Бунт стрельцов

то на сей раз не понравилось защитникам отечества?
Малые обиды были таковы.Никак не шла из сна и памяти свинская казнь однополчан над гробом Милославского.Детской слезой - мы все страдали ею в наших играх - душила досада на царя, который в потешных боях всегда назначал "русскими" своих кукуйских придурков, а "немцами" - исконно русских стрельцов. И потом "русские" Гордон и Лефорт нещадно лупили неповоротливых "немцев" в красных патриотических кафтанах.К тому же стало доподлинно известно, - все так говорили, - что ненормальный государь заделался невозвращенцем - не желает покидать пуховые немецкие перины и согласен жить у немцев хоть простым бюргером.Но эти малые обиды не шли в версту с великой обидой стрелецкой. Корни этой обиды обнаружить легко, они просторно разлеглись на московских просторах. Стрельцы, в нашем нынешнем понимании, армией не были. Они не жили в казарме, не поддерживали режимов быстрого развертывания и часовой готовности, в поход собирались не по тревоге, а по осеннему указу государя о нескорой весенней кампании. Так что, хватало у них времени неспеша обдумать за чаркой зелена вина особенности национальной военной доктрины и обсудить вред колдовства при караульной службе в рождественскую ночь. Еще у каждого стрельца в Москве был собственный домик-дворик-огородик, малинка, капустка, огурчики, погребок, самогонный аппаратик, сарайчик и хлев с тягловой, верховой, дойной и мясной скотинкой. Баба, еще конечно, имелась, чтобы вести все это хозяйство и лелеять хозяина, когда он после тяжких маневров нечаянно попадал не в спальню, а в хлев. Сама служба стрелецкая в последние годы, если не считать бескровных, но мозольных походов царя Алексея Тишайшего да регента Васьки, тоже была не пыльной. В чем она состояла?А вот, идешь ты красный молодец в красном кафтане весенним вечерком по Красной площади, и рожа у тебя тоже красная и довольная. А красны девки с Лобной панели на тебя не налюбуются, прямо сохнут и мокнут на месте. А ты прёшь именно в Спасские ворота, и караульные братки останавливают тебя лишь для обмена анекдотами. Вот это жизнь! Но вот, дёрганый царь Петрушка гонит тебя брать Азов. И казачки местные этот Азов тебе берут, но мусор басурманский из поганой твердыни выгребать гордятся. И приходится тебе, кремлевскому гвардейцу, как последнему стройбатовскому узбеку, махать лопатой и метлой. Тут, к счастью, трубят сбор. Ты запихиваешь в сидор турецкие побрякушки для жены и шали для подруг, и - ша-агом марш! Но куда? Куда-то мимо Москвы, в самое болото, на западную границу - стеречь польскую избирательную интригу. Тоскливо становится! От этой тоски полторы сотни стрельцов снимаются в самоход. Идут в Москву, бьют челом главкому Троекурову, чтоб он их вернул, куда следует. Троекуров орет, плюётся, и выборные "лучшие" ходоки оказываются в Сибири, - кто жив остался. Остальные в ужасе и губной помаде бегут пожалиться мамке - государыне Софье Алексевне. Конечно, в Новодевичий монастырь их охрана не пускает. Тогда отчаянные идальго прокапывают дли-инный подземный ход, и как-то темной ночью проламывают дощатый пол точно в центре скромной кельи затворницы Софии. Тут шум, гам, кто вы в потемках будете? - ой, спаси Пречистая дева! - да убери ты лапы! Но свечка разгорается, Соня узнает своих, жалуется, что жизнь столичная трудна и опасна, что бояре хотят удушить царевича Алексея Петровича, и может, оно бы и к лучшему вышло. Софья пишет стрельцам грамотку, что пора ополчаться и проч. Бояре про эти новодевичьи страдания узнают и поступают с невиданной жестокостью. Приговаривают они стрельцов с женами и детьми к жуткой казни. Вот догадайтесь с трех раз на спор, к какой. Итак, вы сразу предлагаете вавилонскую казнь. Были в XX веке, - правда не нашей эры, - в городе Вавилоне такие мастера модного платья, которые ставили голенького ответчика вертикально, делали ему по линии воротника и кокетки тоненький надрез, а потом осторожно спускали с клиента всю кожу, как штаны или скафандр. Сосуды основные, мышцы, нервы напряженные - всё это оставалось в сохранности, так что раздетый клиент мог еще какое-то время жить и прохлаждаться в анатомическом неглиже. Кожа шла на чучела Homo Sapiens для гостиных, на кошельки и сумочки. Эту казнь вы удачно вспомнили, но не угадали. Вторая ваша версия - по петровской выдумке - с выволакиванием женщин и детей свиными упряжками к Лобному месту, на смех тамошним девкам и для окропления отеческих гробов - тоже хороша, но не та.Тут вы начинаете метаться, вспоминать казнь новгородскую, пожар московский, и я прекращаю опрос. Не поняли вы задания. Эти ваши казни для матерого москвича - семечки. Достать его, опустить ниже нар можно только одним способом. Сейчас изобразим, каким.Вот, например, московский ОМОН выезжает на юг. И думает, что купаться. Но там - пиф-паф, ой-ё-ёй! Плохо стреляете, товарищи менты! За это мы вас, уцелевших, выдергиваем из Садового кольца и поселяем пожизненно среди недорезанной бараньей республики. И приходится вам суетливо уворачиваться от злобных кунаков и абреков, жены ваши беленькие с риском для личной жизни ходят за водой на самое дно Аргунского ущелья, а детишки вынуждены изучать азы и буки в компании местных волчат, склонных к занятию вахабизмом. Вот это казнь! И называется она - "лишение московской прописки".Такой приговор боярский как раз и прозвучал. Должны были стрельцы-самовольщики числом 155 человек борзым ходом отправляться на пылающую Украину и дохнуть там пожизненно и безвыездно, с семьями, но без коммунальных удобств и продвижения по службе. Как тут было не забунтовать?Пока Петр добирался из Вены, отряды потешного "короля" Ромодановского, временно правившего страной, гоняли стрелецких беглецов по всему Подмосковью, а те норовили пробраться-таки в Москву и там залечь. Приговоренных к откомандированию ловили, вытаскивали из полковых обозов, но прочая стрелецкая масса их отбивала обратно. Постепенно назревала битва. Наконец произошла пушечная перестрелка и малая рукопашная стычка. Петровская армия потеряла одного солдата убитым и трех - ранеными. Стрельцов полегло более полусотни. Многих король Ромодановский перехватал, пытал, повесил вдоль дорог.25 августа приехал Петр. К жене во дворец не явился, встретился с девицей Монс, погулял у Лефорта, переночевал в Преображенском. А на другое утро решил государь поднести москвичам иноземный гостинец. Это было впервые завезенное на Русь просвещенным государем и по сей день любимое нами иностранное слово "террор"!26 августа Петр рассмотрел материалы Третьего стрелецкого бунта. Подшитая в дело стрелецкая челобитная, задевавшая немцев, "последующих брадобритию", подала царю забавную идею. Петр был только что из бритой Европы, к тому же в народе еще не забылся вопль сжигаемого протопопа Аввакума, обличавшего любителей стильного "блудоносного образа". И решил Петр всех побрить, постричь и поодеколонить. Тут же, в Преображенском, ласково разговаривая с вельможами, успевшими на царский прием, Петр бережно обрезал им бороды. Начал с Ромодановского и Шеина, обслужил всех, не тронул только самых старых доходяг, которые могли от стыда и помереть. 1 сентября, за новогодним столом тех, кто не понял службы, добривал уже царский шут - уж не пушкинский ли прадедушка, арапчонок Ганнибал? Он выныривал, как чертёнок из табакерки, из под ног и юбок, и ухватя боярина за бороду, одним махом приводил его в маскарадный вид. Для упорных бородачей позже был придуман специальный налог. Чтоб народ не расслаблялся да не начал скулить о бороде и длинных платьях, с половины сентября к Москве стали свозить пойманных стрельцов. Всего их было 1700. 17 сентября, в 16-летнюю годовщину казни Хованских неспеша начались какие-то особо жуткие пытки. "С третьего огня" узналось, наконец, о революционном письме Софьи. Петр лично допросил сестёр. Софья уперлась, зато Марфа созналась. И начались приготовления к рисованию с натуры картины Василия Сурикова "Утро стрелецкой казни". Этим утром - 30 сентября 1698 года - опять мы прозевали 300-летний юбилей, туды его в Лобное место! - стрельцов повезли из Преображенского к Покровским воротам Москвы. Приговоренных было 201. Их попарно рассадили в телеги. Каждый держал в руках горящую свечку. Я так думаю, что язычок свечки должен был символизировать трепетный, легко угасимый огонек человеческой жизни. Ехали медленно, а жизнь человеческая сгорает быстро, поэтому какие-то, не замеченные на картине хозяйственники, должны были иметь свечной запас и вовремя освежать его в коченевших ладонях смертников. Для пущего ужаса к стотележечной процессии были допущены близкие родственники. Толпы жен и детей (жен было, ну, пусть 150, плюс матери, плюс подруги, плюс дети - от двух до десяти душ на свечку, - получается уж точно больше тысячи) в диком вопле окружали телеги. У Покровских ворот был зачитан обвинительный акт, и стрельцов группами развезли к многочисленным местам казни. Тут обнаружилась недостача пяти приговоренных. Сначала растерялись, забегали, но потом вспомнили, что пять голов любознательный основатель Кунст-камеры отрубил лично, еще в Преображенском. Написать картину группового садизма в один день у художника не вышло. Поэтому последовали почти ежедневные сеансы работы с натурой:11 октября - 144 человека; 12 - 205; 13 - 141; 17 - 109; 18 - 63; 19 - 106; 21 - 2. Итого получается 971 человек без учета повешенных Ромодановским до суда. П етр, как мы знаем, никогда не оставался в стороне от дел народных. И не любил он, когда приближенные отлынивают от изучения итальянского или рубки кораблей. Поэтому 17 октября он устроил им домашнее занятие в Преображенском. Князь Ромодановский справился на "хорошо" - отсек 4 головы; новый фаворит Алексашка Меншиков срубил сразу четыре "пятерки" - 20 стрельцов! Борис Голицын заслужил "единицу". Он так вяло кромсал шею единственному пациенту, что тот Христом богом взмолился прекратить безобразие. Отличник Меншиков метко выполнил приказ, - пристрелил стрельца из фузеи. Лефорт и Блюмберг от экзамена увильнули по уважительной причине, - у них были заграничные справки о невозможности дворянину заниматься такими гадостями. Петр наблюдал работу своих учеников из седла и очень сердился, если кто-нибудь, вызванный к эшафотной доске, "принимался за дело трепетными руками". Стрельцов не только рубили и вешали, им на колесе ломали руки, ноги, спины. Парализованных, но живых стрельцов прямо на колесах выставляли в рядок под кремлевской стеной на Красной площади. Ну, вы знаете это место, там и сейчас покойников полно.Полковые попы из мятежных частей тоже пострадали. Одного повесили, другому отрубили и насадили на кол голову, тело положили на колесо. Все были довольны, но хотелось как-то приобщить к прекрасному и главную ценительницу стрелецкого искусства - царевну Софью. Эта затворница никак не хотела посещать массовых мероприятий, прикрываясь монастырским распорядком. Тогда Петр устроил ей выездное представление, удовольствие с доставкой на дом. Он приказал повесить 195 стрельцов на деревьях вокруг Новодевичьего. Трёх крупных мужиков бесстыдно разместили прямо против окон девы Софии. А чтоб ей был понятен смысл спектакля, в руки мужикам вставили её собственноручные письма и ответные признания повешенных. Театральный сезон - это вам не двухдневный кинопрокат, поэтому трупы провисели за окнами пять месяцев и пользовались у монастырских ворон непреходящим успехом. Полгода простояли на Красной площади и колеса с останками стрелецкой массовки. Хотелось Петру и саму Софью вызвать на сцену. Он созвал особый собор, чтобы вынести ей соответствующий приговор, но попы ни на что кроме пострижения не осмелились. Постригаемым и прочим, приобщающимся к Богу (например, отцу царской невесты), у нас меняют имена. И есть такое правило - новое, незапятнанное имя должно начинаться с той же буквы, что и грешное. Это для того, чтобы Бог хоть как-то мог связать концы с концами на заседании Страшного суда. Вы же не забыли еще, что Владимир Мономах, например, звался во Христе Василием, а Борис Годунов - Боголепом? Ну, вот. Софью постригли на месте преступления, в Новодевичьем, под издевательским именем Сусанна. Я сочинил тут гипотезу, что это имя должно было напоминать незамужней и вечно озабоченной "мужеской деве" дикие сцены изнасилования библейской девицы стариками-разбойниками, так похожими на отставных стрельцов. Сестра Марфа упокоилась в монастыре бывшей столичной Александровской слободы под многозначительным для нас именем - Маргарита. На этом наш московско-сибирский цирюльник не успокоился и постриг жену свою, Евдокию Федоровну. Очень уж она мешала правильно управлять государством. К тому же Евдокия проиграла схватку за доступ к царскому телу дочке кукуйского водочника Анне Монс. Основная причина проигрыша была столь деликатной, что Историк потратил на ее передачу целую страницу академических выражений. И всё равно, нормальному читателю ничего не разъяснил. Так что вам не обойтись без моей расшифровки, которая далась чуть легче, чем чтение египетских пиктограмм, но гораздо сложнее перевода древнерусских летописей или "Слова о полку". Вот как вкратце выглядит окончательный диагноз.
Когда царь Петр Алексеевич входил после многомесячной отлучки в спальню к государыне Евдокии Федоровне, она начинала ходить вокруг да около, выспрашивать, по-здорову ли плавали, лапушка мой Петр Алексеич, да не застудили ли ножки, да не желаете ли чего, пряников печатных, кашки манной? Да не прочесть ли вам на ночь акафист или канон покаянный от нечаянного греха? Такая волынка продолжалась до полного нутряного и наружного опущения. Поэтому царь скучал-зевал-засыпал, а утром в досаде собирался в новый поход, подальше от этих "лапушек", "ясных соколов" и прочей древнерусской целомудренной литературы.
А вот, шкипер Питер входит морской, косолапой походкой в заведение папаши Монса, дымит трубкой, подает абордажные команды, типа "свистать всех баб наверх и сверху!". На боцманский свисток из трюма выскакивает по-европейски красивая madchen Anne. Она с трудом удерживает невинное лицо юнги, подносит моряку штоф сорокоградусной, грудью нечаянно задевает его за медаль, форштевнем натыкается на ручку кортика. Тут же превращается в золоченую русалку, спрыгивает с корабельного носа и тащит грешного Питера в свое подводное царство. Там, бесстыдно оголяясь и утробно завывая, Анна булькает что-то возбуждающее по-немецки и валит порфироносного капитана в бушующую постель. Всё тонет в углеводородном тумане. Звучит виртуозная и задушевная музыка Лея-Леграна. Об исполнительской технике самой Анны я уж и не говорю... Почувствовали разницу? То-то!Итак, семейные дела уладились. Государство очистилось. Окружение сформировалось. Ослепительной, яркой звездой в этом окружении засверкал диамант Александра Даниловича Меншикова. Меншиков достоин отдельного лирического отступления, ибо был он первым "новым русским".Папа Меншикова служил придворным конюхом, почему и попал при потешной мобилизации в капралы Преображенского полка. Так что, когда много лет спустя царь жаловал Алексашке титул светлейшего князя, то честно записал в грамоте, что родитель героя служил в гвардии. Был Меншиков высок и хорош собой. Совершенно сбивал с толку окрестных немцев непривычной вежливостью, изысканностью, чистотой, умением культурно кушать и цензурно выражаться. Еще он превосходно владел построением сложных фраз, умел легко договориться со всеми и обо всем. Но и лучших природных свойств Меншиков не растерял. Был он невероятно жесток, безмерно, по-скотски честолюбив, жаден и вороват, уместно истеричен. Он был лишь немного уМеншенной копией своего повелителя. Осенью 1698 года после всех заграниц, казней, пострижений и буйств почувствовалась некая пауза. Это стала покалывать в ребро нашего государя спящая летаргическим сном Империя. Царь пребывал в лирическом расстройстве. Сейчас он вдруг понял, какой огромный камень хочет сдвинуть с привычного места. Ему стало страшно. Он в кровь избил Шеина, Лефорта, Меншикова - за сморкание при дамах, за танцы при шпаге, за продажу налево офицерских патентов, еще за какую-то ерунду. Его душило отчаянье. В глазах стояло видение культурной, богатой, чистой Европы. Потом эта Европа сбрасывала платье и плясала канкан, потом оказывалась Анной Монс, потом одевалась и снова становилась непорочной Пречистой богородицей. Потом врач пускал царю дурную кровь, и она черными кляксами била в гонг медного тазика. И всё успокаивалось, но ничего не решалось. Как упросить этот скотский народ работать и учиться? Какой еще казнью отучить его от зависти и воровства? Какой пыткой вырвать у него признание в тайных помыслах, мечтаниях, стремлениях? - Эх, Питер, Питер! - вздыхала сверху непорочная Анна Монс, поправляя нимб, - просить нельзя, нужно насиловать, прямо драть безбожно! - Отучить русского от воровства и зависти невозможно, ибо неразрешима сия наука уж восемьсот тридцать шесть годков, - вторила ей из винного трюма портовая шлюха Машка - еврейка назаретская. - Нету у него никаких нормальных помыслов, реальных планов и стремлений, а так - маниловщина одна, - подхватывала чистенькая Европа, смахивая пену от шампуня и грациозно изгибаясь между рогами водоплавающего быка.Не было ответа на чисто русские вопросы у евро-европейских дев. Хорошо хоть в бредовых снах, нет-нет, да и являлись царю простые русские мужики - блудливый Владимир Святой, хромой Ярослав Мудрый, грозный Иван Горбатый, безумный Иван Грозный. Они-то и напоминали ему неписанные имперские законы и правила, затерявшиеся в чертежах всех этих гюйс-бом-брамс-бикс-брашпилей. Рассмотрел Петр имперское наследие и понял: всё есть!Есть огромная страна. Есть природные ресурсы. Есть эластичный народ. Есть покорная, безудержная партия негодяев. Есть у этой партии буйный вождь, - вон он дико косится из венецианского зеркала. Есть у вождя целая армия подручных нового типа. Есть управляемая церковь. Нужно только рубить, не уставая, - головы, корабли, окна в Европу. Нужно только раздвигать пределы безразмерного отечества. Нужно сплачивать, казнить и миловать подручных, вязать их кровавой круговой порукой и свальными оргиями. И воевать до последней капли дурной крови, трудиться до последней тягловой жилы, чтобы на вопли о пощаде, еде и отдыхе сил уже не оставалось. Вот такое решение. С тем и просыпались. Спросонья снова вешали и рубили стрельцов, привезенных из-под Азова, устраивали маскарады, колядки, гулянки. Потом расследовали ропот народный, топили ведьм, жгли колдунов, распускали остатки стрелецких полков, изгоняли заевшихся военных со службы с волчьим билетом и высылали из Москвы вон.

Династический кризис

Противоборство боярских кланов и вмешательство военных частей в государственную политику в 1682 году после смерти молодого царя Фёдора Алексеевича привело к династическому кризису . Престол должен был перейти к одному из братьев Фёдора: 16-летнему Ивану - сыну покойной царицы Марии Ильиничны (в девичестве Милославской), или 10-летнему Петру - сыну вдовствующей царицы Натальи Кирилловны (в девичестве Нарышкиной). В усилившей своё влияние Боярской думе были представлены две конкурирующие партии: сторонники Милославских и сторонники Нарышкиных .

На провозглашение царём одного из братьев повлиял патриарх Иоаким " , поддержав Нарышкиных и объявив Петра Алексеевича будущим правителем. Для Милославских избрание Петра могло означать утрату властных перспектив. Царевна Софья Алексеевна , сестра Петра по отцу, воспользовавшись недовольством стрельцов задержкой жалования и произволом начальства и опираясь на клан Милославских и бояр (в том числе князей Василия Голицына и Ивана Хованского), приняла деятельное участие в стрелецком бунте 1682 года , также известном как Хованщина .

В результате этого бунта в Москве утвердились Милославские , а Софья была объявлена регентшей при слабом здоровьем Иване и малолетнем Петре. Он вместе с матерью Натальей Нарышкиной перебрался в Преображенское , загородную резиденцию покойного царя Алексея Михайловича . Управление царевне помогал осуществлять её сподвижник, глава Стрелецкого приказа Фёдор Шакловитый . Правление Софьи Алексеевны при номинальном царствовании Петра I и Ивана V длилось семь лет, до 1689 года . Брак Петра с Евдокией Лопухиной 27 января 1689 года лишил Софью права законной опеки над младшим братом, и царевна была отстранена от власти.

Положение царевны Софьи до начала бунта

После отрешения от власти в 1689 царевна Софья Алексеевна жила до окончания стрелецкого бунта в Новодевичьем монастыре, занимая со своими прислужницами несколько келий, окна которых выходили на сквер на Девичье поле. У монастырских ворот стояли караулы из 100 солдат Преображенского и Семеновского полков под командованием одного подполковника и двух капитанов. При ней находились кормилица вдова Марфа Вяземская, две казначеи и девять постельниц. По распоряжению Ромодановского сестрам Софьи разрешалось передавать ей еду и разные вещи через их служанку.

Поездка царя в Европу

Управление государством на время своего отсутствия царь доверил главе Посольского приказа боярину Льву Кирилловичу Нарышкину (родному дяде Петра), главе приказа Казанского дворца князю Борису Алексеевичу Голицыну и главе Приказа большой казны и Приказа большого прихода князю Петру Ивановичу Прозорскому, предоставив им право принимать решения в военных, судебных и дипломатических («посольских») делах при достижении общего согласия. Они могли высочайшими указами предписывать воеводам полковым и областным, призвать военных («ратных») людей на службу, управлять перемещением войск, выносить решения по административным («тяжебным») и уголовным делам, не исключая государственных преступлений. Обеспечение безопасности Москвы поручалась ближнему стольнику князю Федору Юрьевичу Рамодановскому, командующему солдатскими полками Преображенского и Семеновского полков .

Положение стрелецких войск

Стрелецкое войско состояло из пехотных частей и представляло собой первую в России регулярную армию , сформированную в середине XVI века . Московские стрельцы были особыми воинами царской рати, которые находились на привилегированном положении. . Московские стрельцы селились в особых слободах , главным образом в Замоскворечье , и были весьма зажиточной категорией населения. Кроме получения жалования, они имели право заниматься промыслами и торговлей, не неся посадских повинностей. Военные преобразования Петра I были направлены на лишение стрельцов былых привилегий. .

Участие московских стрельцов в Азовских походах

В июне 1697 года стрельцы вышли из Азова . Часть из них от устья реки Дон до Воронежа, откуда тянули по рекам 200 бударов с пушечной и оружейной казной. До воронежской крепости стрельцы добрались через десять недель. Другая часть стрельцов из Азова была направлена в Валуйки сухопутным путем. После получения в августе от царя распоряжения направить стрельцов в новгородские полки воеводы князя М. Г. Ромодановского, стрельцам срочно были доставлены грамоты, в которых было написано: «чтоб оне шли скоро и нигде не мешкали». В пути часть стрельцов направляли «по вестям» (после поступления тревожных сообщений) в Змиев , Изюм, Царев-Борисов и Маяк. В конце сентября 1697 года в Воронеж и Валуйки поступил новый приказ, согласно которому стрельцы должны, не входя в Москву, выдвинуться к границе с Речью Посполитой в Ржеву Пустую и Великие Луки . Во время похода к назначенным местам стрельцов плохо снабжали деньгами и продовольствием. Поэтому были случаи, когда некоторые стрельцы просили милостыню на пропитание, за что их жестоко наказывали битьем батогами. Другие стрельцы «оскудали и одолжали неоплатно». Прибыв к месту назначения, стрельцы обнаружили, что условия для их зимовки созданы не были. На одном дворе должны были жить 100-150 стрельцов. 10 алтын и 4 деньги , выданных им на месяц, из-за высокой цены на хлеб хватило на две недели.

Долгая разлука стрельцов с семьями была нарушением традиции , согласно которой стрельцы служили вдали Москвы только летом, а на зиму возвращались в столицу. Все это вызвало недовольство среди стрельцов, особенно, в 4 полках Фёдора Колзакова, Ивана Чёрного, Афанасия Чубарова, Тихона Гундертмарка, которые были оставлены сначала в Азове, а после смены их были отправлены в Москву. Новый поход для стрельцов был очень тяжёлым. Они самостоятельно тянули по рекам суда и везли пушки. В то время государственная казна была истощена, и жалование стрельцам выплачивалось нерегулярно, несмотря на то, что службу требовалось нести качественно и практически без отдыха. В Москве стрельцы из Разряда получили царский приказ - в столице не задерживаться, сразу направляться к границе в Великие Луки . Через некоторое время стрельцы получили и другой приказ, согласно которому их до места назначения должны были сопроводить подьячие из Разряда.

Многие стрельцы тяготились дальней и долгой службой . Они почти три года не могли вернуться в Москву, оставив там семьи и промыслы. Особое недовольство стрельцов вызывало назначение иностранных офицеров на высшие военные должности . Как пишет советский историк Виктор Буганов , «оснований для недовольства у стрельцов, как и в 1682 году, накопилось более чем достаточно. Это - тяготы походов, большие потери во время осад и штурмов азовских укреплений, недоверие со стороны командиров, в том числе иностранцев, голод, холод и другие лишения, крайняя недостаточность жалования, оторванность от семей, от своих промыслов, являвшихся серьёзным подспорьем для прокормления». Тем не менее признаков бунта среди стрельцов не было до окончания великого поста 1698 года.

По устоявшемуся порядку, служба московских стрельцов в приграничных крепостях (городовая, осадная служба) продолжалась один год, по истечении которого их возвращали в Москву. Исключение составляла Астрахань , служба в которой за дальностью дороги составляла два года. Бывали случаи, когда стрельцов не возвращали в Москву в течение и более длительного срока . Но не бывало, чтобы стрельцов пересылали с одной границы на другую и проводили мимо Москвы, не позволив повидаться с семьями. Сильное возмущение стрельцов вызвала новость, что и на третий год их не возвратят в Москву, а переведут в Торопец . Особенно ропот и недовольство зрели в 4 стрелецких полках, находящихся в Великих Луках .

Ход бунта

Начало

В марте 1698 года в Москве появились 175 стрельцов , дезертировавших из указанных ранее четырёх полков, находящихся в Великих Луках, и пятого «сборного» полка П. Головнина , состоявшего из стрельцов московских полков, направленного в Великие Луки в корпус Ф. П. Ромадановского , а потом в Брянск для сопровождения хлебных запасов. На вопросы московских властей стрельцы отвечали , что «их братья стрельцы с службы от бескормицы идут многие», и указывали, что были посланы в Москву с челобитной о выдаче им жалования. Беглые стрельцы также собирались идти к главе Стрелецкого приказа боярину И. Б. Троекурову для того, чтобы спросить его, действительно ли плата стрельцам была уменьшена по распоряжению боярина Т. Н. Стрешнева. Ф. П. Ромодановский в письме к Петру писал, что стрельцы били челом в Стрелецком приказе «винами своими о побеге своем и побежали де ани от таго, что хлеб дорок». Из сохранившегося письма Ромодановского понятно, что просьбы стрельцов о выплате жалований были удовлетворены, им было выплачено 1 рубль 20 алтын каждому. После этого стрельцам было велено покинуть Москву 3 апреля.

Стрельцы укрылись в слободах и оттуда установили связь с царевной Софьей Алексеевной, находившейся в заточении в Новодевичьем монастыре . 4 апреля 1698 года против стрельцов были посланы солдаты Семёновского полка , которые при содействии посадских людей заставили беглых стрельцов покинуть столицу. Прибывшие из Москвы «стрельцы-скороходы» подговаривали стрелецкие полки к восстанию. Среди стрельцов стали зачитывать два написанных царевной Софьей письма, призывавших полки к бунту и свержению Петра. Подлинность писем так и не была установлена. В войсках распространялись также слухи о том, что Пётр «онемечился», отрёкся от православной веры или вовсе умер в Европе .

В конце мая четыре стрелецких полка были переведены из Великих Лук в Торопец , где находилась резиденция воеводы Михаила Ромодановского . В ответ на отказ стрельцов выдать беглецов Ромодановский распорядился вывести из Торопца дворцовое войско и расставить его на московской дороге в боевом порядке. 6 июня все стрелецкие полки сошлись на реке Двине . В тот же день пятидесятник Чубарова полка Артемий Маслов прочитал в присутствии всех полков письмо Софьи Алексеевны, призывавшее идти на Москву. 9 июня Иоганн Корб , немецкий дипломат, пребывавший в Москве, записал: «Сегодня впервые разнеслась смутная молва о мятеже стрельцов и возбудила всеобщий ужас» .

В начале июня 1698 года стрельцы направились к Москве, сместив полковых начальников и избрав по четыре выборных в каждом полку. Фёдор Ромодановский писал в письме Петру за границу, что 11 июня в Разрядный приказ в Москве явились четыре капитана из четырёх восставших стрелецких полков. Как только сошлись вместе четыре полка, так отобрали у полковников знамёна, пушки, подъёмных лошадей, денежную казну, денщиков и караульщиков и «слушать их ни в чём не стали». В ответ царь кратко постановил - «сей огнь угасить немочьно» . Восставшие (около 2200 человек) смогли дойти только до Воскресенского Новоиерусалимского монастыря на реке Истре , находящегося в 40 км от Москвы, где встретились с правительственными войсками .

Правительство направило против стрельцов Преображенский , Семёновский , Лефортовский и Бутырский полки (около четырёх тысяч человек) и дворянскую конницу под командованием Алексея Шеина , генерала Патрика Гордона и генерал-поручика князя Ивана Кольцова-Мосальского .

Бой у Новоиерусалимского монастыря

В бою у Новоиерусалимского монастыря на стороне правительственных войск принимали участие:

Расследование и казни стрельцов

Расследование и сыск по стрелецкому бунту можно разделить на несколько этапов. Первое следствие и казни были проведены незамедлительно в июне 1698 года в Воскресенском монастыре . По возвращении Петра был издан указ о новом розыске по делу стрелецкого восстания. Допросы, пытки и казни продолжались в течение 1699 и 1700 годов .

Возвратившийся из-за границы 25 августа Пётр I был не удовлетворён розыском , произведённым Алексеем Шеиным и Фёдором Ромодановским. Особенно царю не понравилось, что были быстро казнены непосредственные организаторы . C конца сентября 1698 года (по новому стилю) более 1700 оставшихся в живых стрельцов , участвовавших в бунте, стали привозить к Москве. Размещали из в окрестных селах и монастырях. 17 сентября стрельцов начали пытать в 14 «застенках» в Преображенском. 17 сентября , в день именин Софьи, началось новое следствие . Жены, сестры, родственники стрельцов, служанки царевны Софьи также были подвергнуты допросам и пыткам. Пётр был убеждён в виновности царских сестёр и самолично участвовал в допросе Софьи. Однако она свою вину не признала, и компрометирующее письмо найдено не было.

Мятежную царевну заточили в Новодевичьем монастыре , где она и скончалась в 1704 году. Палаты Софьи и Евдокии Лопухиной , первой жены Петра I, также помещенной в монастырь, сохранились до наших дней . Среди старообрядцев существует предание, что царевне удалось бежать из заточения вместе с 12 стрельцами и скрыться на Волге . В старообрядческом скиту Шарпан есть захоронение «схимницы Прасковьи» в окружении 12 безымянных могил. Согласно легенде, это и есть могилы Софьи и её сторонников. Однако научных обоснований этой легенды не существует .

По одной из версий, Петр решил придать казни стрельцов устрашающей торжественности и велел вывозить осуждённых в чёрных санях, увитых чёрными лентами. Стрельцы должны были сидеть в санях по двое, а в руках держать зажжённые свечи. Лошади тоже должны были быть чёрными, а возницы - одеты в чёрные тулупы. Нельзя сказать с достоверностью, было ли это на самом деле, однако на полотне «Утро стрелецкой казни » Василий Суриков именно так изобразил стрельца .

Стрелецким жёнам и детям было предписано покинуть Москву. Запрещено было давать им работу или милостыню, вследствие чего члены стрелецких семей были обречены на голодную смерть . Дворовые места стрельцов в Москве были розданы или проданы Стрелецким приказом . В числе новых владельцев земель были видные государственные деятели петровского времени: Александр Меншиков , фельдмаршал Борис Шереметев , граф Фёдор Головин . Ряд стрелецких хозяйств был передан различным приказным и канцелярским служителям. Некоторое количество земель получили служащие гвардейских полков. Среди покупателей стрелецких участков были и купцы, ремесленники, священнослужители и даже сторожа .

Следствие и казни продолжались до 1707 года и завершились казнью Артемия Маслова, одного из руководителей восстания, который летом 1698 года зачитывал (настоящее или подложное) послание к стрельцам царевны Софьи. В конце XVII - начале XVIII веков 16 провинциальных стрелецких полков, не участвовавших в восстании, были расформированы, а стрельцы были разжалованы в простые солдаты, с семьями высланы из Москвы в другие города и записаны в посадские.

Снова потом происходили пытки, мучили, между прочим, разных стрелецких жен, а с 11 октября до 21 в Москве ежедневно были казни; четверым на Красной площади ломали руки и ноги колесами, другим рубили головы; большинство вешали. Так погибло 772 человека, из них 17 октября 109 человекам отрубили головы в Преображенском селе. Этим занимались, по приказанию царя, бояре и думные люди, а сам царь, сидя на лошади, смотрел на это зрелище. В разные дни под Новодевичьим монастырем повесили 195 человек прямо перед кельями царевны Софьи, а троим из них, висевшим под самыми окнами, дали в руки бумагу в виде челобитных. Последние казни над стрельцами совершены были в феврале 1699 года.

По сведениям российского историка Сергея Соловьева , казни происходили следующим образом :

30 сентября была первая казнь: стрельцов, числом 201 человек, повезли из Преображенского в телегах к Покровским воротам; в каждой телеге сидело по двое и держали в руке по зажженной свече; за телегами бежали жены, матери, дети со страшными криками. У Покровских ворот в присутствии самого царя прочитана была сказка: «В распросе и с пыток все сказали, что было придтить к Москве, и на Москве, учиня бунт, бояр побить и Немецкую слободу разорить, и немцев побить, и чернь возмутить, всеми четыре полки ведали и умышляли. И за то ваше воровство указал великий государь казнить смертию». По прочтении сказки осужденных развезли вершить на указные места; но пятерым, сказано в деле, отсечены головы в Преображенском; свидетели достоверные объясняют нам эту странность: сам Петр собственноручно отрубил головы этим пятерым стрельцам.

Эта казнь резко отличается от предыдущих; она совершена весьма различным способом и почти невероятным: 330 человек за раз, выведенные вместе под роковой удар топора, облили всю долину хотя и русской, но преступной кровью; эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре , сенаторы царства, думные и дьяки , бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей . Каждый из них наносил удар неверный, потому что рука дрожала при исполнении непривычного дела; из всех бояр, крайне неловких палачей, один боярин отличился особенно неудачным ударом: не попав по шее осужденного, боярин ударил его по спине; стрелец, разрубленный таким образом почти на две части, претерпел бы невыносимые муки, если бы Алексашка, ловко действуя топором, не поспешил отрубить несчастному голову.

Только в феврале 1699 года трупы были похоронены в 3 верстах от Москвы рядом с дорогами . По приказу царя у могил были поставлены четырёхгранные столбы из камня, к каждой стороне которых была прикреплена железная доска с описанием преступлений стрельцов. По некоторым сведениям, столбы стояли и в 10-е годы XVIII века.

Последствия бунта

Историография стрелецкого бунта

В работах историков дореволюционного и советского периодов московские стрелецкие полки представлены как «отсталые» войска, «утратившие боеспособность». «Отсталость» войск старого образца обыкновенно определяется через сравнение с реформированной и «прогрессивной» петровской армией. В качестве ещё одного критерия негативной оценки стрелецких войск выделяют факт их участия в политических кризисах конца XVII века .

Дореволюционная историография

Уже в работах авторов первой четверти XVIII века встречаются резко негативные характеристики стрелецких выступлений, в том числе бунта 1698 года. Стрельцы изображаются как орудие Софьи в борьбе за власть. В составленном бароном Гюйссеном «Журнале государя Петра I» стрельцы «по своеволию» сравниваются с древнеримскими преторианцами и турецкими янычарами .

Стрелецкие войска не выступали объектом серьёзных исторических исследований до появления работы Сергея Соловьева «История России с древнейших времен ». В своём труде историк также придерживается позиции о неизбежности и необходимости петровских реформ. Стрелецкое войско появляется в повествовании лишь в контексте истории политического кризиса в России, который был преодолён гением Петра. Историк представил уничижительное отношение к стрельцам, следуя оценкам источников, в особенности «Дневника» Патрика Гордона .

В настоящее время исследователи существенно пересматривают историю стрелецких бунтов, а также роль и участие стрельцов в политической жизни XVII века .

В литературе и искусстве

Примечания

1. , с. 363-367
2. , с. 406
3. Костомаров Н. И. История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Глава 13. Царевна Софья (неопр.) . ГПНТБ СО РАН. Проверено 30 июня 2017.
4. , с. 252-291
5. , с. 155-157
6. , с. 489-490
7. , с. 22
8. , с. 11
9. , с. 15
10. , с. 45
11. Александр Лаврентьев. Стрелецкие бунты (видео) (неопр.) . Постнаука (5 марта 2015). Проверено 30 июня 2017.
12. , с. 139
13. , с. 297
14. , с. 365
15. , с. 152-153
16. , с. 115
17. , с. 365-366
18. , с. 315

В. И. Суриков (1848-1916 гг.) внес большой вклад в развитие исторической живописи России. Он разгадывал работы древнерусских художников, восхищался удивительно красочной гаммой, глубиной созданных образов. Наша статья будет посвящена первой работе живописца - картине «Утро стрелецкой казни».

Несколько слов о биографии художника

Он родился в Красноярске, в казачьей семье. Закончив учебу в уездном училище, юноша стал писцом в управлении губернии и постоянно при этом рисует. Ради забавы он на бумаге в канцелярии изобразил муху. Увидев ее, губернатор попытался смахнуть насекомое. Однако муха продолжала сидеть. Разобравшись, в чем дело, глава губернии написал письмо в Петербург и рассказал о способностях молодого писца. Ответ с приглашением в столицу пришел довольно скоро. Меценат-золотопромышленник П. Кузнецов оплатил юноше и дорогу, и обучение.

Закончив учебу в Петербурге в 1875 году, В. Суриков через два года переезжает в Москву, где работает над фресками храма Христа Спасителя. К этому времени у него уже созрел замысел картины «Утро стрелецкой казни», как позже художник ее назовет.

История создания полотна

Во время переезда из Красноярска в Северную столицу В. Суриков на один день остановился в Москве. Он впервые увидел Кремль с его соборами и Красную площадь. В воображении юноши ярко обрисовались жестокие публичные телесные наказания и казни, которые происходили на ней. Он видел внутренним взором мощных, сильных духом, несгибаемых людей, с которыми здесь безжалостно расправлялись.

Второй мыслью, которая его натолкнула на написание картины «Утро стрелецкой казни», была свеча. Она горела днем и показывала художнику, как умирает ее тело, а огонь, исчезнув, присоединяется к Вечности. Две идеи, объединенные в одно целое, не давали покоя мыслям художника, когда он учился в Академии и работал в Москве. Его манила история, Суриков всерьез принялся изучать тему стрелецких восстаний 1682 и 1698 годов. События тех лет были столь драматичны, что молодому художнику снились кровавые сны. В них он на физическом уровне чувствовал запах крови. Суриков на своей картине «Утро стрелецкой казни» решил изображать время, которое ей предшествовало, психологический настрой всех персонажей.

Каким было реальное восстание

Пока молодой Петр, уже заточивший сестру Софью в монастырь, но не усмиривший ее бунтарский дух, был с великим посольством в Европе, то его войска, которые участвовали в Азовских походах, разделились надвое. «Потешные» - всегда были приверженцами царя, а стрельцы считали себя войсками Софьи. Они не желали превращаться в солдат и пытались удержать страну в старине: при необходимости воевать, а в мирное время торговать и огородничать на Москве. Из монастыря Софье Алексеевне удавалось распускать слухи, что в Европе ее брата подменили, что на Русь вернется совсем другой человек, и что ей грозит опасность. Стрельцы, вместо того чтобы идти в Великие Луки, куда их направили из Азова, пошли в Москву. В ней они укрепились в своих слободах и наладили связь с Софьей, которую собирались защищать. Солдаты Петра выбили их из столицы. Мятежники закрепились под Новым Иерусалимом. Там, после переговоров о мире, с ними быстро расправилось четыре полка. Восставших взяли в плен. Физическое уничтожение началась почти сразу. Сто тридцать человек было повешено, сто сорок избивали кнутами и около двух тысяч приготовили к ссылке. К этому времени, к августу 1698 года, в Россию срочно вернулся Петр Алексеевич.

Новое следствие

Царь морально приготовился к борьбе не на жизнь, а на смерть: стрельцы были олицетворением всего застаревшего, мешавшего стране двигаться вперед к новым преобразованиям, которые он наметил для своего государства. Когда читал розыскное дело о стрельцах, то находил одни только злые выпады против Лефорта, а значит и против себя самого. В душе царя разгоралась ярость. По Москве начались казни. Они не проходили на Красной площади, как это изображает картина Сурикова «Утро стрелецкой казни». Сначала в четырнадцати застенках Преображенского собрали 1 700 человек - их долго и жестоко пытали. Об этом подробно рассказывает историк С.М. Соловьев. От них добыли признание, что они собирались посадить Софью на царство. А тем временем готовились к казням, повсюду ставились виселицы: в Земляном и Белом городе, у ворот и окон Софьи около Девичьего монастыря.

Казни

Первая казнь была проведена у Покровских ворот, когда на ста телегах привезли сразу 200 стрельцов. Каждый из них держал в руке зажженную свечу. После прочтения указа Петр лично пятерым зачинщикам отрубил головы, но сделал он это в Преображенском. Весь октябрь продолжались казни, кого-то вешали, а некоторых приближенных бояр царь заставлял собственноручно рубить головы. Опыта у них не было, они только мучили своих жертв не одним взмахом топора, а рубили по нескольку раз. Художник картины «Утро стрелецкой казни» отошел от исторических фактов, но передал ужас смерти и противостояния двух миров. Под окнами кельи Софьи поставили 195 виселиц, чтобы она и все москвичи хорошо запомнили, чем оканчиваются бунты. Повешенных целых пять месяцев не снимали.

В.И. Суриков: описание картины «Утро стрелецкой казни»

Как считает М. Волошин, композиция родилась, когда художник смотрел на горящую свечу, которая отбрасывала на белую стену золотистые отсветы. Освещенная горящей свечой днем белая рубаха с отблесками просто преследовала и не отпускала художника. В конце концов она воплотилась в белые рубахи обреченных на смерть стрельцов. В XIX веке свеча, которая горит днем, у каждого вызывала мысль о похоронах, покойнике и смерти. Это для современного человека она имеет иной смысл.

Композиция достаточно сложна. Она опирается на горящие свечи.

Они своими огнями ведут нас снизу от старухи, затем поднимаются к середине, делают полукруг, обвивая рыжего стрельца, и, идя слева, пересекают все полотно, чтобы погаснуть под гневным взглядом Петра справа.

Имеется еще один композиционный прием, который применил автор картины «Утро стрелецкой казни». Он сознательно исказил в сторону уменьшения размеры Красной площади, сблизив Лобное место, собор Покрова Богородицы и стену Кремля. Этим Суриков достиг впечатления на ней огромной толпы. На самом деле скопление людей составляет около 20 человек, а не двух сотен, как кажется, когда бросаешь на полотно первый взгляд. К тому же он сильно обрезал купол храма Пресвятой Богородицы.

Два главных персонажа картины

Два человека противостоят друг другу - суровый сосредоточенный Петр, который с детства ненавидит этот сброд, и рыжий стрелец со свечой. С него начались первые эскизы к картине. Репин выискал натуру для Сурикова. Это был кладбищенский могильщик. Художник еле-еле уговорил его позировать. В результате получился образ человека с несгибаемой волей.

Если все снова повторить, то стрелец, заранее зная, что ему грозит, пойдет против царя, защищая уклад, сложившийся веками. Их соединяет условная диагональ, символизируя антагонизм. Царь уверен в себе и спокоен. Он навсегда раздавит эту замшелую, упорствующую в своей косности Русь. Стрелец, закованный в колодки, готов хоть сию минуту вцепиться в горло Петра и уничтожить его со всеми его преобразованиями.

Остальные герои

Мы продолжаем описание картины «Утро стрелецкой казни». Площадь еще накрывает полумгла. На казнь ведут к стоящим в глубине виселицам уже второго человека, покорного и безвольного, подхватив его под руки.

В отчаянии причитает его жена, а малыш уткнулся лицом в ее парчовый подол.

Следующим, наверное, будет сидящий в центре горемыка с пшеничными волосами, у которого солдат уже забрал свечу.

Он уже отрешился от этого мира, машинально положив натруженную руку на голову дочери, уткнувшейся отцу в колени, и пытаясь приобнять плачущего сына.

Это может быть черноволосый и чернобородый с орлиным носом, мрачно сдвинувший брови, непокорный стрелец. Его за плечи в наброшенном красном кафтане в последние мгновения приобнимает жена. На ее лице - ужас и скорбь.

А, может быть, это будет поднявшийся во весь рост, кающийся перед народом и Богом стрелец, в которого уже вцепилась рука солдата.

Невозможно выпустить из поля зрения седоволосого старика с серьгой в одном ухе, который сидит к нам спиной. Его взгляд мы не видим, но, наверное, он неотрывно смотрит на истаивающую, как его жизнь, горящую свечу.

Колорит полотна

Темный колорит раннего туманного утра после ночного дождя, когда совершается казнь, подчеркивает трагизм событий. Только-только светает. Туман еще не рассеялся. Среди массы народа ярко выделяются белые чистые рубашки стрельцов, которым предстоит неминуемая смерть без покаяния. Среди толпы нет ни одного священника... Так решил всемогущий государь.

Рассказ по картине «Утро стрелецкой казни»

На полотне художник в темных тонах написал седое туманное утро после ночного дождя. Всю Красную площадь занимает толпа скорбящего народа. Стрельцы в белых рубахах с горящими свечами в руках привезены в колодках на телегах из застенков, где они прошли допросы и пытки. Мы видим, как Василий Суриков на картине «Утро стрелецкой казни» написал шестерых еще живых персонажей. От седьмого, уже повешенного, у его матери в руках осталась только свеча. Не у всех первая казнь сломила мятежный дух. Особенно выделятся не сдавшийся духом царю Петру рыжий стрелец. Его лицо полно бессильной ненависти к этому отродью, который хочет изменить слободскую спокойную жизнь на бурную, полную борьбы и преобразований. Петр, в свою очередь, окруженный боярами и иностранцами, уверен в своих силах. Он, расправив плечи, сидит справа на коне и возвышается над всеми. Его воля повернет Россию на новый путь, который откроет ей широкие горизонты.

Выставка передвижников

Картина «Утро стрелецкой казни» была выставлена в день покушения на жизнь царя-освободителя Александра II и в день его кончины. Полотно не прошло незамеченным общественностью и сразу поступило в коллекцию П.М. Третьякова.

Если вам нужно краткое описание событий стрелецких бунтов, ознакомьтесь со следующими статьями: Стрелецкий бунт 1682 и (гимназический учебник академика С. Ф. Платонова), Стрелецкий бунт 1682 (университетские лекции С. Ф. Платонова) и

Повод к Стрелецкому бунту 1682

После смерти весной 1682 бездетного царя Федора Алексеевича (1676–1682) престол должен был перейти к его шестнадцатилетнему единоутробному брату, умственно отсталому Ивану. И Федор, и Иван были сыновьями царя Алексея Михайловича и Марии Милославской. От Милославской же Алексей Михайлович имел и нескольких царевен-дочерей. Но после смерти Марии (1669) Алексей Михайлович вторично женился (1671) на Наталье Нарышкиной, которая в 1672 родила здорового и энергичного сына Петра – будущего Петра I . Законным наследником царя Федора Алексеевича был Иван V, но его явное слабоумие склоняло многих видных русских деятелей устранить Ивана от престола и передать царствование Петру. Московский двор разделился на две партии: Милославских и Нарышкиных . Сторона Нарышкиных оказалась гораздо сильнее; за неё стояло большинство знатных семей и патриарх Иоаким. Милославских же из видных бояр поддерживали только известный западник Василий Васильевич Голицын и не отличавшийся большими талантами воевода Иван Хованский, один из командиров квартировавшего в Москве стрелецкого войска. Однако партия Милославских решила не уступать соперникам и стоять за Ивана V. Её возглавили боярин Иван Милославский и самая умная из дочерей Алексея Михайловича – царевна Софья .

Собранные после смерти Федора Алексеевича высшее духовенство и Боярская дума решили спросить о том, кому быть новым царём, «всех чинов Московского государства». На деле этот была лишь видимость «совета со всей землёй». Земского собора со всей России в столицу не созывали. Под видом «всех чинов Московского государства» патриарх собрал в церкви Спаса придворных стольников, дворян, детей боярских, торговых людей и обратился к ним с вопросом: кому теперь царствовать? Собрание, очевидно, было уже подготовленным. Немногие голоса в пользу Ивана Алексеевича были заглушены многочисленными криками за царевича Петра. Патриарх благословил Петра на царство.

Однако Нарышкины не сумели быстро укрепить это избрание, тогда как Милославские действовали быстро и умело. Регентша десятилетнего Петра, его мать Наталья Кирилловна, была «женщиной ума малого», неопытной, лишённой энергии. Наталья не спешила твёрдо брать власть в свои руки, надеясь на правительственное искусство своего родственника, Артамона Матвеева , который некогда и устроил её брак с Алексеем Михайловичем. При Федоре Алексеевиче, сыне Марии Милославской, Матвеев, один из виднейших деятелей эпохи царя Алексея, был сослан. Теперь Наталья Нарышкина велела вернуть его из ссылки, но приезд Матвеева в Москву требовал времени.

Милославские ловко пользовались нерешительностью Нарышкиных, начав сближаться с предводителями главной военной силы столицы – стрелецкого войска. Царевна Софья стала распространять слухи, будто царя Федора отравили его враги, которые незаконно устранили от престола и его брата Ивана. Софья уверяла, что ей и другим царевнам, дочерям Марии Милославской, тоже грозит опасность, и говорила о своём намерении бежать из России. Нарышкиных в Москве недолюбливали. Многим не нравилось слишком быстрое возвышение пятерых братьев царицы Натальи – юношей, не имевших никаких заслуг. Старшему из них, Ивану, было лишь 23 года, а он уже носил сан боярина и оружничего.

Начало стрелецкого бунта 1682

Милославские и царевна Софья нашли опору в лице стрелецкого войска и ловко воспользовались зревшей в его среде бунтовской смутой.

Стрелецкие полки в Москве жили в особых слободах, главным образом в Замоскворечье. Стрельцы были люди оседлые, семейные и зажиточные; так как, получая жалованье, могли еще заниматься разными промыслами и торговлею, не неся посадских повинностей. Но их дисциплина в это время расшаталась, чему способствовал слабый правительственный надзор при болезненном Федоре. Им воспользовались начальники стрельцов. Корыстолюбивые полковники присваивали себе часть стрелецкого жалованья, старались поживиться на счет наиболее зажиточных подчиненных, покупали на их счет лошадей и принадлежности пушечного наряда; заставляли стрельцов даром на себя работать, и даже в праздники; неусердных наказывали батогами. Незадолго до кончины Федора стрельцы стали подавать царю челобитные на полковников. Царь поручил своему любимцу Языкову разобрать дело. Языков взял сторону полковников. Некоторых челобитчиков наказали кнутом и сослали. Ободренные полковники усилили притеснения. 23 апреля 1682 в Стрелецкий приказ явился выборный от полка Семена Грибоедова и подал на него жалобу. Принявший ее дьяк, мирволя полковнику, доложил начальнику приказа, князю Юрию Долгорукому, будто выборный стрелец приходил пьяный и грозил. Когда на следующий день тот же стрелец вновь пришел, его взяли под караул и повели бить кнутом. Но однополчане вырвали его из рук приказных служителей и жестоко их избили. Полк Грибоедова поднял бунт; на следующий день этот бунт охватил почти все стрелецкие полки. Они написали челобитные на своих полковников и, в случае поблажки, грозили сами расправиться с ними. Последовавшая в это время кончина Федора приостановила движение, и стрельцы беспрекословно присягнули Петру. Но уже 30 апреля ко дворцу явилась толпа с челобитными от шестнадцати стрелецких полков и одного солдатского, и с угрозами требовали подвергнуть правежу полковников, чтобы те выплатили должные стрельцам деньги.

Правительство Натальи Кирилловны растерялось и бросилось в противоположную крайность: пошло на уступки участникам стрелецкого бунта. Оно велело посадить обвиняемых полковников под караул; но стрельцы потребовали выдать их головой. По усиленной просьбе патриарха, стрельцы затем согласились, чтобы полковников не присылали к ним в слободы на расправу, а поставили бы на правеж перед Разрядом. Тут несчастных били батогами, пока они не уплачивали иски, предъявленные стрельцами. Стрельцы присутствовали толпами при истязаниях и криками заставляли продолжать или прекращать правеж. Самоуправство стрельцов шло и в их слободах. Там они травили второстепенных начальников, били их палками, бросали камнями; а тех, которые пытались строгостью обуздать своеволие, взводили на каланчи и сбрасывали оттуда; толпа при этом кричала: «любо, любо!»

Разгоравшийся стрелецкий бунт был на руку Милославским. Их вожди, Иван Михайлович и царевна Софья, устраивали заговор. По ночам к Ивану собирались доверенные и обсуждали план действия. По некоторым данным, роль главных его помощников играли: стольники братья Толстые, Иван и Петр, подполковники стрелецкие Циклер и Озеров, выборные стрельцы Одинцов, Петров и Чермный. Постельница царевны Софьи Федора Родимица, ходила в стрелецкие слободы, сыпала деньгами и обещаниями. Один из стрелецких командиров, князь Хованский, прозванный Тараруем, разжигал стрелецкий бунт, смущая стрельцов предсказаниями всяких бед от Нарышкиных, а также опасностью, которая будто бы грозила православию от их склонности к иноземцам. Среди стрельцов было много приверженцев раскола. Мятежному настроению немало способствовало и то, что после восстания Разина многие участвовавшие в нем астраханские стрельцы были переведены в северные города и в столицу. Бунт распространился уже на все стрелецкие полки, которые уже громко похвалялись свергнуть Нарышкиных. Исключение составлял только Сухарев полк. Всех стрелецких полков в Москве тогда было девятнадцать – более 14 тысяч солдат.

12 мая в Москву воротился из ссылки Артамон Матвеев и был с великою радостью встречен царицей Натальей Кирилловной. Бояре приезжали к нему на дом с приветствиями, предполагая, что он займет место главного правителя при царе-отроке Петре. Выборные из всех стрелецких полков поднесли ему хлеб-соль и били челом о своих нуждах. Опытный государственный муж, сразу начал обсуждать положение дел с помощью патриарха Иоакима и престарелого князя Юрия Долгорукого. Царевна Софья и Милославские поняли, что нужно спешить, иначе будет поздно.

Составлен был список тех лиц, которых следовало истребить. Этот список пустили в бунтовавшие стрелецкие полки. Там разносились и нелепые слухи насчет Нарышкиных. Рассказывали, что старший из них, Иван Кириллович, надел на себя царское облачение и, примеривая корону, сказал, что она ни к кому так не пристанет, как к нему; а когда царевна Софья за это стала его упрекать, он бросился на царевича ИванаАлексеевича и схватил его за горло. Подобные россказни отлично подготовили почву для того, чтобы стрелецкий бунт стал уже открытым.

Бесчинства стрельцов в Кремле и Москве

Утром, 15 мая 1682, в стрелецкие слободы прискакали посланные царевной Софьей и её партией Александр Милославский и Пётр Толстой с криком, что Нарышкины задушили царевича Ивана, и звали стрельцов в Кремль. В слободских церквах загудел набат. Стрелецкие полки быстро собрались и с пушками и барабанным боем двинулись к царскому дворцу, захватив правительство врасплох. Время было около полудня. Члены боярской думы только что окончили заседание и начали расходиться. А. С. Матвеев, узнав о стрелецком бунте, вернулся во дворец и поспешил к царице Наталье. Послали за патриархом, пробовали запереть Кремлевские ворота. Но мятежники уже ворвались в Кремль, подступили к Красному крыльцу и потребовали выдачи Нарышкиных, которые-де убили царевича Ивана. По совету Матвеева, Наталья Кирилловна взяла обоих братьев, Ивана и Петра Алексеевичей и в сопровождении бояр вывела их на крыльцо. Толпа опешила, видя, что ее нагло обманули. Некоторые стрельцы спрашивали старшего брата, точно ли он царевич Иван Алексеевич и кто его изводит? «Я самый, – отвечал царевич. – И никто меня не изводит».

Стрелецкий бунт 1682. Картина Н. Дмитриева-Оренбургского, 1862.

(Царица Наталья Кирилловна показывает стрельцам, что царевич Иван невредим)

Матвеев сошел вниз к стрельцам и повел умную речь об их прежних заслугах, напоминал о том, как они сами укрощали бунты. Стрельцы притихли и просили Матвеева ходатайствовать за них перед царем. Тот обещал и воротился в Верх. Стрелецкий бунт уже как будто бы успокаивался, но его вновь разожгла неосторожность Михаила Долгорукого, товарища своего отца Юрия Алексеевича по начальствованию Стрелецким приказом, очень нелюбимого подчиненными. Как говорят, он стал грозить притихшим стрельцам карами, если они сейчас же не уйдут из Кремля, чем привел их в ярость. Клевреты царевны Софьи, вращаясь в толпе, возбуждали ее против намеченных бояр, которые как только избавятся от опасности, так и начнут-де жестоко мстить стрельцам. Им удалось вновь увлечь толпу. Часть стрельцов проникла наверх. Одни схватили Долгорукого и бросили его вниз на копья товарищей, которые затем изрубили его бердышами. Другие напали на Матвеева, хотя царица Наталья и князь Михаил Алегукович Черкасский пытались его загородить собою; убийцы также сбросили его вниз и изрубили в куски. Патриарху Иоакиму не дали говорить. Толпа бунтующих стрельцов ворвалась во дворец и принялась искать свои жертвы. Тут все предалось бегству. Бояре, сопровождаемые всегда отборною челядью, многочисленные дворяне и прочие придворные чины, будучи людьми военными, могли бы оказать значительное сопротивление. Но неожиданность стрелецкого бунта и отсутствие энергичного вождя произвели между ними панику.

Стрельцы рыскали по дворцовым покоям, заглядывали под кровати, перины и в темные углы; причем не щадили теремов цариц и царевен, врывались в дворцовые храмы и даже в алтари, где святотатственно копьями тыкали под жертвенники. Стрельцы приходили с розысками в покои патриарха. Искали главным образом Нарышкиных. Молодого стольника Салтыкова бунтовщики убили, приняв его за брата царицы Афанасия Нарышкина. Сам Афанасий спрятался под жертвенником в алтаре церкви Воскресенья, но царицын карло Хомяк указал его убежище бунтующим стрельцам. Стрельцы умертвили его и выбросили на площадь. Туда же сбрасывали и другие жертвы, причем спрашивали: «любо ли?» Стоявшая на площади толпа любопытного народа должна была отвечать: «любо!» Кто молчал, того стрельцы били. В этот день стрелецкого бунта погибли в Кремле знаменитый белгородский воевода Гр. Ромодановский, обвинённый в измене за сдачу Чигирина туркам, и начальник Посольского приказа дьяк Ларион Иванов. Тела убитых волокли на Красную площадь к Лобному месту; изверги глумились над ними и кричали: «се боярин Артамон Сергеевич! се боярин Ромодановский, се Долгорукий едет, дайте дорогу!»

Стрелецкий бунт разгорался всё сильнее. Стрельцы рассыпались по городу, разыскивая намеченных жертв. Перед вечером толпа убийц явилась к больному восьмидесятилетнему князю Юрию Долгорукому, и притворно раскаивалась в убиении его сына. Старик скрыл свои чувства и даже велел вынести стрельцам пива и вина; а когда они удалились, утешал свою невестку, жену убитого: «Не плачь, щуку они съели, но зубы у нее остались. Быть им повешенным на зубцах Белого и Земляного города». Какой-то холоп слова эти сообщил стрельцам. Те воротились, вытащили князя на двор, изрубили и бросили труп в навозную кучу. Другие толпы в это время громили Судный и Холопий приказы, рвали акты, особенно крепостные и кабальные. Они объявляли боярских холопов свободными, стараясь привлечь их на свою сторону. На ночь стрелецкий бунт притих. Мятежные солдаты ушли в свои слободы, оставив крепкие караулы вокруг Кремля.

Но следующим утром 16 мая стрелецкий бунт возобновился. Стрельцы снова устремились в Кремль и другие места, разыскивая «изменников». В этот день погиб известный любимец царя Федора Иван Языков. Он спрятался в доме своего духовника; но холоп-предатель его выдал. Стрельцы изрубили Языкова на Красной площади. Из домашней челяди было немало предателей, мстивших недобрым господам. Но другие челядинцы отличались преданностью. Несколько таковых тоже пали жертвой стрельцов. Старание мятежников взбунтовать многочисленный класс холопской дворни обещанием свободы и тем превратить чисто стрелецкий бунт в общее восстание простонародья осталось тщетным. Несвободное состояние было в нравах времени, и человек, освободившийся от одного господина, нередко тут же сам закабалялся к другому.

Стрельцы пока тщетно разыскивали Нарышкиных, главным образом Ивана, и царского доктора Даниила фон Гадена, крещеного еврея, которого обвиняли в отравлении Федора Алексеевича. Доктор убежал из Немецкой слободы и скрылся в Марьиной роще. А Нарышкины, отец царицы Натальи Кирилл Полуэктович с сыновьями, и Андрей Матвеев, сын убитого Артамона Сергеевича, спасаясь от стрелецкого бунта, спрятались в комнатах вдовы умершего царя Федора, царицы Марфы Матвеевны. Не нашедши Нарышкиных и в этот день, стрельцы объявили, что придут за ними на следующий.

17 мая стрелецкий бунт и убийства продолжались. Главная толпа стрельцов оцепила дворец, требуя выдать Нарышкиных. Их теперь спрятали в темном чулане, наполненном перинами и подушками, оставив дверь в него непритворенною, чтобы отклонить подозрение. Бунтовщики несколько раз проходили мимо, заглядывали в чулан, но тщательных поисков там не вели. Наконец, они объявили, что не уйдут и побьют всех бояр, пока им не выдадут Ивана Нарышкина. Очевидно, его гибель царевна Софья и князь Хованский считали необходимой. Говорят, что Хованский накануне спрашивал стрельцов, не выгнать ли из дворца Наталью Кирилловну? Те отвечали: «Любо»; однако, не решились на такое дело.

Скрывавшаяся дотоле в тени, царевна Софья теперь, пришедши к царице Наталье, сказала ей в присутствии бояр: «Брату твоему от стрельцов не отбыть; не погибать же нам всем за него». Наталья Кирилловна, потеряв надежду спасти брата, велела исповедовать его и приобщить Святых Тайн. Бояре торопили. Престарелый князь Яков Одоевский сказал: «Сколько вам, государыня, ни жалеть, а расставаться надобно; а тебе, Иван, надо идти скорее, чтобы за тебя одного нам всем не погибнуть». Держа за руку брата, царица вывела его из церкви. Стрельцы бросились на него, как звери, и потащили в Константиновский застенок; там его подвергли жестокой пытке и розыску в мнимой измене и покушении на жизнь царевича Ивана. На все вопросы он отвечал молчанием. Бунтовщики повлекли его на Красную площадь и там разрубили бердышами на части.

Стрелецкий бунт 1682. Картина А. Корзухина 1882.

(Стрельцы влекут за собой Ивана Нарышкина. Его сестра, мать Петра I, Наталья Кирилловна, плачет на коленях, утешаемая десятилетним Петром . Царевна Софья с плохо скрываемой радостью наблюдает за гибелью Ивана)

Младшие братья Ивана успели спрятаться. Их отца Кирилла Полуэктовича стрельцы освободили от смерти с условием, чтобы он постригся в монахи. В тот же день схватили доктора фон Гадена. Царица Марфа Матвеевна и царевны уверяли стрельцов, что он невиновен в смерти Федора. Но вожди стрелецкого бунта кричали, что он чернокнижник. Его пытали, и слабонервный врач, чтобы прекратить свои мучения, подтверждал взведенные на него обвинения. Он также был изрублен в куски на Красной площади.

Трехдневные убийства наконец пресытили участников стрелецкого бунта. Перед вечером они собрались к дворцу и кричали: «Мы теперь довольны. С остальными изменниками пусть царь чинит по своей воле». Стрельцы, конечно, не думали, какие потрясающие впечатления произвели они своим кровавым мятежом на отрока Петра, и как страшно он отплатит им потом за убиение сродников и за унижение своего царского достоинства.

Замечательно, что стрелецкий бунт не был соединен с грабежом имущих классов. Стрельцы даже дали заклятье не трогать имущества побитых ими людей, и сдержали свою клятву; тех, которые ее преступали, они сами казнили за самую ничтожную кражу. Но когда окончилось истребление, начался широкий разгул: разнузданные стрельцы стали пить и бражничать; пьяные шатались по городу вместе с женами, пели срамные песни. Вместо стрелецкого войска они стали называть себя «государевой надворной (т. е. придворной) пехотой». Выборные от них являлись во дворец и требовали наград за «верную» службу или недоданного жалованья, которое высчитывали за много лет назад. Некоторое время все перед ними трепетали. Правительство во время стрелецкого бунта как бы отсутствовало. Но власть, выпавшую из рук Нарышкиных, подхватили Милославские в лице энергичной царевны Софьи.

Перемены в правительстве вследствие стрелецкого бунта – передача власти царевне Софье

Царица Наталья с сыном Петром укрывалась от стрелецкого бунта. Приходя ко дворцу с требованиями и заявлениями, они, за отсутствием других властей, стали обращаться к царевнам; а от имени них отвечала и действовала Софья Алексеевна. В счет недоданного жалованья за прошлые годы она раздала стрельцам большие суммы, и обещала уплатить еще по 10 руб. на человека. Царевна Софья согласилась и на название «надворной пехоты», начальником которой, на место убитых Долгоруких, назначен был князь Хованский. Хованский, руководя стрельцами, 23 мая явился во дворец с выборными от их полков и объявил, что все стрельцы, а равно и чины Московского государства требуют, чтобы на царском престоле были посажены оба брата, Иоанн и Петр Алексеевичи. Для решения сего вопроса царевна Софья созвала Боярскую Думу, духовенство и выборных от разных чинов столицы.

На этом частном Земском соборе послышались некоторые возражения против двоевластия; но большинство под давлением стрелецкого бунта нашло, что оно полезно в случае войны: один царь может отправиться с войском, а другой будет управлять царством. Привели и подходящие примеры двоевластия из истории Византийской. Собор решил быть двум царям. Однако царевна Софья хотела точнее определить их взаимные отношения, и вот снова явились стрелецкие выборные и потребовали, чтобы первым царем был Иоанн, а Петр вторым. На следующий день, 26 мая Боярская Дума с Освященным собором подтвердила это требование. Мать Петра Наталья Кирилловна отодвигалась в силу этого на задний план, а на передний выступили сестры болезненного Иоанна, прежде всего царевна Софья Алексеевна .

Участникам стрелецкого бунта была объявлена особая милость, и во дворце каждый день угощали по два полка. Захватив власть фактически, Софья пожелала и юридически закрепить ее за собою влиянием того же стрелецкого войска. 29 мая бунтовщики заявили новое требование: по юности обоих государей вручить управление царевне Софье. При этом ссылались на примеры Византийской истории: знаменитую Пульхерию, сестру Феодосия II. Бояре и патриарх обратились к царевне с просьбою принять на себя правительственные заботы. Софья по обычаю сначала отказывалась, но потом согласилась. Она стала именовать себя «великая государыня, благоверная царевна и великая княжна Софья Алексеевна».

Едва ли не первым правительственным актом стало утверждение новой стрелецкой челобитной от 6 июня. По-видимому, население столицы стало выражать негодование на совершенные во время стрелецкого бунта убийства. Стрельцов называли бунтовщиками, изменниками, злодеями. В ответ «надворная пехота» просила у царей дозволения поставить на Красной площади каменный столб с прописанием имён убитых «преступников» и их вин и с похвалою надворной пехоте за верную службу; просила запретить называть ее бунтовщиками и другими поносными словами, а также о разных служебных льготах. Просьба стрельцов была немедленно исполнена, каменный столб воздвигнут, и на четырех железных листах с четырех сторон столба, прописаны имена и вины людей, убитых 15–17 мая. Стрелецкий бунт благодаря этому выставлялся переворотом весьма благотворным, а все насилия стрельцов оправдывались мнимой государственной пользой.

Старообрядческое движение в Москве во время стрелецкого бунта 1682

Но царевна Софья видела, что их самоволию стрельцов пора положить предел и освободить власть от их давления. Удобный случай к тому представило возникшее с началом стрелецкого бунта старообрядческое движение.

Несмотря на жестокое гонение, русский «раскол» укоренялся и множился. Он имел уже своих мучеников, с Аввакумом и Лазарем во главе, память которых благоговейно чтилась. Их многочисленные последователи продолжали в Москве раскольничью проповедь. Наиболее сочувствия находила они среди стрельцов и подгородных слобожан; встречались сторонники раскола и среди знатных фамилий, в том числе и в семье Хованских. Растерянность правительства во дни стрелецкого бунта помогла расколу поднять голову; а когда во главе стрелецкого войска явился князь Хованский Тараруй, раскол задумал опереться на вооруженную силу и выступил со своими требованиями.

Спустя несколько дней после Майского бунта, в стрелецком полку Титова старообрядцы надумали подать властям челобитную: зачем они возненавидели старые книги и старую веру и зачем возлюбили новую – латино-римскую? В поисках сведущего, искусного человека, который бы мог сочинить такую челобитную и вести прение о вере стрельцы обратились в Гончарную слободу; там нашёлся старообрядец Савва Романов, который потом описал все это дело со стрелецкой челобитной. Челобитную написал какой-то монах Сергий. Когда Савва Романов прочел из неё в Титовом, а потом и других полках указания на «погрешности» исправленных при Никоне книг, стрельцы решили «постоять за старую веру и кровь свою пролить за Христа света».

Очевидно, это новое движение, сообщавшее стрелецкому бунту религиозный оттенок, происходило с поощрения князя Хованского, который стал действовать уже независимо от царевны Софьи и говорил старообрядцам, что более не допустит, чтобы их по-прежнему вешали или сожигали в срубах. Хованский тоже выслушал челобитную, но монаха Сергия он нашел смиренным и недостаточно речистым для прения с властями. Тогда ему указали на известного суздальского попа Никиту (которого «никониане» пренебрежительно именовали Пустосвятом), снова трудившегося над проповедью раскола, несмотря на свое торжественное от него отречение. Хованский знал его, и с радостью согласился на его участие в прении. Ревнители старой веры хотели, чтобы прение совершилось всенародно на Лобном месте или в Кремле у Красного крыльца в присутствии обоих царей, в ближайшую пятницу, 23 июня, до назначенного на воскресенье 25-го царского венчания. Старообрядцы не хотели, чтобы на этом венчании патриарх служил по новому требнику и таинство Причащения совершал на пяти просфорах с латинским (четвероконечным) крыжем.

Так стрелецкий бунт усилил русскую религиозную распрю. В пятницу состоялось шествие старообрядческой толпы в Кремль, к правительству и царевне Софье. Во главе шли Никита, монах Сергий и другой монах Савватий; народ сбежался посмотреть на эту небывалую процессию. Они остановились у Красного крыльца. Вызвали Хованского. Тот притворился ничего не знающим и приложился к старообрядческому кресту, который нёс Никита. Никита изложил, ему челобитье о старой православной вере, о семи просфорах, трисоставном кресте, о том, чтобы патриарх дал ответ, зачем он гонит людей за старую веру. Хованский взял челобитную и отнес во дворец, к Софье. Воротясь, он объявил, что государи назначили быть собору через несколько дней после своего венчания. Никита настаивал, чтобы царей венчали на семи просфорах, с изображением Истинного креста. Хованский посоветовал ему приготовить такие просфоры и обещал поднести их патриарху, чтобы тот служил на них при обряде коронования.

25-го июня совершилось торжественное коронование обоих царей в Успенском соборе. Никита Пустосвят понес в Кремль свои просфоры. Но тут столпилось такое множество народа, что он не мог пробраться в собор и воротился. Тем не менее, московские старообрядцы готовились ко всенародному прению с патриархом и для подкрепления себя вызвали расколоучителей из волоколамских пустынь: помянутого Савватия, Досифея, Гавриила и пр. Но патриарх и царевна София принимали свои меры, и часть участников стрелецкого бунта ласками и подарками отклонили от раскольников. Когда выборные от Титова полку ходили по слободам и убеждали подписываться под челобитною, то к ней приложили руки только девять стрелецких приказов и десятый Пушкарский; в десяти же других полках возникли споры; многие возражали, что не их дело входить в прение с патриархом и архиереями. Впрочем, и эти полки обещали, что будут стоять за православную веру и не дадут снова жечь и мучить.

Третьего июля 1682 ко дворцу собрались выборные от всех полков, участвовавших в стрелецком бунте, вместе с расколоучителями и толпой посадских. Хованский ввел их в патриаршую Крестовую палату и вызвал патриарха. Иоаким уговаривал их не вторгаться в дела архиерейские и пытался объяснить необходимость исправления книг по согласию со вселенскими патриархами. Раскольники возражали ему и главным образом восставали против несогласного с Христовым учением гонения на старую веру, против стремления убеждать в истине троеперстия огнем и мечом. Старообрядец Павел Данилович, когда выборные подошли к патриарху под благословение, отказался принять его не по старому обычаю. Хованский поцеловал его в голову со словами: «не знал я тебя до сей поры!» Условились быть соборному прению через день, 5 июля, в середу.

На московских улицах и площадях осмелевшие благодаря стрелецкому бунту старообрядцы свободно проповедовали свое учение. Толпы мужчин и женщин собирались около них, а когда «никонианские» священники пытались оправдывать исправление книг, некоторых из них били. Казалось, что Москва накануне нового мятежа. Милославским и царевне Софье грозила страшная опасность.

Прение о вере в Кремле со старообрядцами

Утром 5 июля толпа староверов, с Никитою во главе, с крестом, старыми иконами и книгами, двинулась в Кремль, к царевне Софье, сопровождаемая стрельцами и народным множеством. Раскольничьи старцы, имея худые, постные лица и клобуки старого покроя, производили впечатление на народ и вызывали нелестные замечания о тучности государственного, «никонианского» духовенства. Раскольничья толпа расположилась между Архангельским собором и Красным крыльцом, поставила налои, разложила на них книги, иконы и зажгла свечи. Патриарх не хотел сам выходить к народу. По его приказу к толпе вышел протопоп Василий и начал читать, отречение Никиты от раскола и его покаяние перед собором 1667. Стрельцы бросились на Василия; но помянутый выше монах Сергий вступился и велел ему продолжать чтение. Однако за криками ничего не было слышно. Тогда Сергий встал на скамью и читал тетради соловецких старцев с поучениями о крестном знамении, просфорах и т. п. Толпа, притихнув, с умилением и слезами слушала эти поучения. Но потом снова поднялись шум и волнение.

Стрелецкий бунт, таким образом, всё более приобретал невыгодный Софье и Милославским оборот. Хованский тщетно хлопотал во дворце, чтобы Иоаким с духовенством вышел к староверам и учинил прение на площади перед народом. Царевна Софья не соглашалась на такое требование и указывала на Грановитую палату, где сама хотела присутствовать. Тараруй отсоветывал ей это присутствие; убежденные им бояре также просили Софью отказаться от своего намерения. Но она не желала оставить патриарха без поддержки светской власти и отправилась в Грановитую палату; вместе с Софьей пошли царица Наталья Кирилловна, царевны Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна, с боярами и выборными стрельцами. Раскольники, когда Хованский пригласил их войти в палату, не сразу согласились, опасаясь насилия; но Хованский поклялся, что зла им не сделают. Тогда раскольничьи отцы в сопровождении многих людей из народа толпою вошли в палату.

Патриарх убеждал их не «суемудрствовать», повиноваться своим архиереям и не вмешиваться в исправление книг, не имея «грамматического разума». Никита воскликнул: «не о грамматике пришли мы с тобой толковать, а о церковном догмате!» Ему стал отвечать холмогорский архиепископ Афанасий. «Я не с тобой говорю, а с патриархом!» – закричал Никита и бросился на архиепископа, но выборные стрельцы его удержали. Тогда царевна Софья, встав с кресла, стала говорить, что Никита осмелился бить архиерея в присутствии царских особ, и напомнила ему его клятвенное отречение от раскола. Никита сознался, что приносил покаяние под страхом казни, но утверждал, что сочиненное на его челобитную Симеоном Полоцким опровержение под названием Жезл не отвечает и на пятую часть сей челобитной.

Никита Пустосвят. Спор о вере. Картина В. Перова, 1881

Софья приказала читать челобитную, которую принесли раскольники. В ней между прочим говорилось, что еретики Арсений Грек и Никон (бывший патриарх) «поколебали душою царя Алексея». Услыхав это, царевна Софья со слезами на глазах сказала: «Если Арсений и патриарх Никон еретики, то и отец наш и брат и все мы еретики. Такой хулы мы не можем терпеть и пойдем вон из царства». Она сделала несколько шагов в сторону. Но бояре и вы/div/pборные стрельцы уговорили ее воротиться на место. Она упрекнула стрельцов, что они попускают мужикам и невеждам приходить к царям с бунтом, против которого остается уйти царскому семейству в другие города и возвестить о том всему народу. Стрельцы встревожились такой угрозой Софьи и клялись положить свои головы за царей.

Чтение челобитной продолжалось в присутствии царевны Софьи с возражениями. Когда оно окончилось, патриарх взял евангелие, писанное рукою св. митрополита Алексея, заключавшее в себе символ веры, и показал, что этот символ в новоисправленных книгах тот же. По причине наступивших сумерек, прение было отложено, и раскольники отпущены с обещанием издать о них указ. Вышедши к народной толпе, они подняли два пальца и кричали: «тако веруйте, тако творите; всех архиереев перепрехом и посрамихом!»

На Лобном месте они остановились и поучали народ. Потом пошли в стрелецкий Титов полк, где их встретили с колокольным звоном; отслужили молебен, и разбрелись по домам.

Чтобы не дать ещё более разрастись стрелецкому бунту и старообрядческому движению, царевна Софья приняла решительные меры. По ее требованию, во дворец явились выборные всех стрелецких полков, кроме Титова. Софья вопрошала, неужели они, как беззаконные бунтовщики, готовы царскую семью и все Российское государство променять на шестерых чернецов и отдать на поругание святейшего патриарха? Царевна снова грозила покинуть Москву вместе с государями. Выборные Стремянного стрелецкого полка ответили, что за старую веру не будут стоять, что это дело не их, а патриарха. То же повторили и другие. Всех их угостили и одарили. Но когда они воротились в свои слободы, стрельцы упрекали их за измену и грозили побить; особенно шумели в Титовом полку. Стрелецкий бунт грозил возобновиться, однако многие рядовые стрельцы не устояли перед ласкою и угощением из царского погреба и приняли сторону властей против раскольников. Тогда царевна Софья велела схватить главных вожаков. Никите Пустосвяту отрубили голову на Красной площади, а других сослали.

Усмирение стрелецкого бунта 1682 Софьей

Но главный потакатель стрелецкого бунта, Хованский, пока оставался во главе стрельцов, позволял им всякое своеволие и не унимал стрельцов, которые шли ко дворцу с разными наглыми требованиями. Однажды они потребовали выдачи многих бояр по слуху, будто те хотели истребить в отместку за бунт все стрелецкое войско. Распространитель этого слуха, крещеный татарский князь, Матвей Одышевский, был казнён. Но волнения между стрельцами не прекращались. Все лето 1682 двор и столица провели в страхе нового стрелецкого бунта. Открыто действовать против Хованского двор не решался: еще недавно Милославские с его помощью завладели правлением. Тараруй был всегда окружен толпою стрельцов, а его двор охранялся целым отрядом. Пошли слухи, что он, будучи потомком Гедимина, хочет, пользуясь стрелецким бунтом, овладеть престолом и женить своего сына на одной из царевен, чтобы породниться с Романовыми. Известный заговорщик, близкий родственник царевны Софьи , Иван Михайлович Милославский, боясь нового стрелецкого бунта, покинул столицу и «как подземный крот» укрывался в своих подмосковных вотчинах. Из опасения мятежа, 19 августа ни Софья, ни другие члены царского семейства не участвовали в обычном крестном ходе из Успенского собора в Донской монастырь.

Вслед за тем Софья и вся царская фамилия внезапно уехали в село Коломенское. Разъехались из Москвы и большие бояре. Стрельцы встревожились отлучкою царского двора, который мог легко собрать вокруг себя рать из дворян. Выборные из стрелецких полков убеждали не верить слухам о близости нового стрелецкого бунта и просили государей воротиться в столицу. Стрельцов успокоили ответом, что царевна Софья и двор лишь поехали на отдых в подмосковные села,

2 сентября Софья и двор из Коломенского переехал в Воробьево, потом в монастырь Саввы Сторожевского и на несколько дней остановились в селе Воздвиженском. По поводу разных правительственных дел, цари и Софья послали в Москву указ всем боярам и думным людям, в том числе Хованским, а также стольникам и дворянам московским спешить в Воздвиженское. 17 числа там открылось заседание Боярской Думы, в присутствии царей и Софьи. Тут сделан был доклад о стрелецком бунте и беззакониях, чинимых князем Иваном Хованским и его сыном Андреем в приказах Стрелецком и Судном; а затем представлено подметное письмо о том, будто они призывали к себе некоторых стрельцов и посадских и уговаривали их возмутиться, истребить царский дом, на престол посадить князя Ивана, а Андрея женить на одной из царевен.

Дума не стала разбирать подлинность сего известия. Бояре приговорили: казнить Хованских. Последние, по вышепомянутому царскому призыву, разными дорогами ехали в Воздвиженское. Навстречу им Софья выслала князя Лыкова с дворянским отрядом. Старика Хованского Лыков захватил у села Пушкина, а Андрея в деревне на р. Клязьме и обоих доставил к царевне Софье в Воздвиженское. Здесь в присутствии Боярской думы дьяк Шакловитый прочел им смертный приговор за стрелецкий бунт. Хованские взывали к правосудию, требовали очных ставок, но напрасно. Софья велела поспешить казнью, и она совершилась.

За этим последовал скорый конец стрелецкого бунта. Стрельцы сильно всполошились, когда младший сын Хованского, Иван, убежавший из Воздвиженского, привез известие о казни отца, учиненной боярами будто бы без царского указу. Стрельцы вооружились, захватили пушечный наряд, расставили везде караулы, грозили убить патриарха. Но угрозы сменились страхом и унынием, когда бунтовщики узнали, что двор и царевна Софья переехали в укрепленную Троицкую Лавру, куда со всех сторон пошли отряды служилых людей.

Когда в столицу приехал боярин М. Головин, чтобы ведать ею в отсутствие государей, и пришел указ прислать к Троице по два десятка выборных от каждого стрелецкого полку, участники стрелецкого бунта повиновались и просили патриарха спасти их от казни. 27 сентября, дрожа от страха, явились они в Лавру. Софья осыпала их упреками за возмущение против царского дома. Выборные от стрельцов пали ниц и обещали впредь служить верою и правдою. Царевна приказала, чтобы все полки смирились и подали общую челобитную о прощении. Меж тем по четырем главным дорогам, ведущим в столицу (Тверской, Владимирской, Коломенской и Можайской), уже расположились многочисленные ратные силы дворян, готовые подавить стрелецкий бунт. Стрельцы поспешили исполнить требование царевны – послали ей общее челобитье о прощении. По просьбе челобитчиков патриарх отправил с ними от себя ходатая.

«И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души… И вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что даже сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина», — вспоминал Василий Суриков приход музы. Огромное полотно, которое так и приглашает смешаться с пестрой толпой москвичей и приговоренных стрельцов, напугало современников живописца. И это при том, что на картине, показывающей утро смерти, нет ни одного покойника.

Сюжет

Раннее утро накануне казни , прогневавших Петра I своеволием. Осужденных вывели на лобное место, виселицы выставлены. Казнь еще не началась — мы видим, как уводят первого стрельца. Суриков намеренно не стал изображать покойников. Как он сам объяснял, ему хотелось показать торжественность последних минут, а не расправу над бунтарями.

Полотно огромно, и зритель находится на таком уровне, что, кажется, может смешаться с толпой москвичей. Цветастая масса тел структурирована и сложно организована. В этом пестром месиве выделены несколько стрельцов, обреченных на смерть, — они одеты в белое, а в руках держат свечи.

Царь, сидящий на коне, с оцепенением смотрит на толпу. Рядом с ним стоят приближенные, позади шеренга солдат, а за ними — пока пустые виселицы.

Налицо дихотомия народ — государство, которую Суриков передает через параллели образов: за народом — пряничный , за царем — глухие стены Кремля; слева — живая, стихийная, клубящаяся масса, справа — люди, стоящие в шеренгах, порядок, строй; приговоренные — в белом, солдаты — в черном; между Петром и рыжебородым стрельцом происходит дуэль взглядов.

История происходит помимо воли, без участия тех, кто изображен на картине. Это, кстати, относится ко всему творчеству Сурикова. В его представлении человек не является мотором истории — она свершается силою вещей, человек же становится частью потока, но никак не деятелем.

Солдаты и стрельцы противопоставлены как зло и добро, но лица их похожи, точно у братьев. А первого ведомого на казнь солдат и вовсе поддерживает, как доброго приятеля. Художник хотел показать, что разделенный историей народ остается единым.

Контекст

Суриков писал картину несколько лет. Все это время он был сосредоточен на и на другие темы не отвлекался. Каждую ночь ему снились казни: «Кровью кругом пахнет. Боялся я ночей. Проснешься и обрадуешься. Посмотришь на картину. Слава Богу, никакого этого ужаса в ней нет… А я ведь это все — и кровь, и казни в себе переживал».

Однажды Репин, посмотрев на полотно, бывшее еще в работе, предложил написать хотя бы одного казненного. «Как он уехал, мне и захотелось попробовать. Я знал, что нельзя, а хотелось знать, что получилось бы. Я и пририсовал мелом фигуру стрельца повешенного. А тут как раз нянька в комнату вошла, — как увидела, так без чувств и грохнулась», — вспоминал Суриков.

Покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем.(wikipedia.org)

Царя художник писал с портрета. Для всех остальных были найдены натурщики, которых Суриков собирал по всей Москве: на кладбище, рынках, улицах, даже у себя дома. Одновременно живописец выбирал место действия и писал архитектуру на пленэре.

По воспоминаниям художника, для него были важны огоньки свечей в руках приговоренных к смерти: «…я хотел, чтобы эти огоньки светились… для того придал общему тону картины грязный оттенок».

Судьба художника

Чей род происходил из донских казаков, родился и вырос в Красноярске. Считалось даже, что его предки пришли в Сибирь вместе с . Воспитание ребенок получил вполне в традиции прародителей: ездил с отцом на охоту, забавлялся кулачным боем, в том числе и как участник. При этом Вася был очень наблюдательным мальчиком, любившим часами разглядывать людей, а затем рисовать их.

Благодаря протекции местного мецената-золотопромышленником Суриков уехал учиться живописи в Петербург. Однако в столице юноше не понравилось, поэтому получив заказ на роспись Вселенских соборов для Храма Христа Спасителя, он уехал, не сомневаясь.

Москва ошеломила Сурикова. Во-первых, он нашел много схожего с родными местами. А во-вторых, его пронзила историчность места: «Больше всего захватил меня Кремль с его стенами и башнями. Сам не знаю почему, но почувствовал я в них что-то удивительно мне близкое, точно давно и хорошо знакомое. Как только начинало темнеть, я… отправлялся бродить, по Москве и все больше к кремлевским стенам. Эти стены сделались любимым местом моих прогулок именно в сумерки. Спускавшаяся на землю темнота начинала скрадывать все очертания, все принимало какой-то незнакомый вид, и со мною стали твориться странные вещи. То вдруг покажется, что это не кусты растут около стены, а стоят какие-то люди в старинном русском одеянии, или почудится, что вот-вот из-за башни выйдут женщины в парчовых душегрейках и с киками на головах. Да так это ясно, что даже остановишься и ждешь: а вдруг и в самом деле выйдут…».

Переход Суворова через Альпы. (wikipedia.org)

В XIX веке картины на исторические сюжеты были крайне популярны и выполнялись несколько в торжественной манере. Триумф, величие, помпезность. Суриков же был против академизма. Он изображал прошлое в его мрачности и суровости. Его лихорадочно, грубо и грязно, но вдохновенно написанные пугали публику, привыкшую к совершенству исполнения. Вероятно, поэтому у него не было ни учеников, ни последователей. Даже мастерской специальной он не имел — всегда писал там, где жил.

В последние годы Суриков писал много портретов и автопортретов, которые раньше выполнял факультативно, для забавы. Последними словами художника было мистическое «Я исчезаю». Скончался он в 1916 году в Крыму, куда отправился поправить здоровье, но, к сожалению, не сумел.